Блокада Ленинграда — одна из самых страшных и трагических страниц в истории Великой Отечественной войны. Ужасное испытание для жителей города на Неве длилось почти 900 дней (с 8 сентября 1941 г. по 27 января 1944 г.). Ленинград находился в окружении фашистских захватчиков и у жителей не было никакой возможности вырваться из этого ада. Из двух с половиной миллионов жителей, проживающих в северной столице до начала войны, за время блокады только от голода и холода умерло более 600 000 человек, а ещё полторы сотни горожан погибло от нескончаемых бомбёжек и обстрелов. Всего погибших насчитывалось 850 тысяч человек. Несмотря на голод, сильные морозы, отсутствие отопления и электричества, ленинградцы мужественно выстояли и не отдали врагу родной город. Этому событию посвящено много художественных произведений, стихов, песен, фильмов.
На этой странице мы собрали стихи советских и современных поэтов о блокаде Ленинграда.

Стихи о блокадном Ленинграде

Здесь собраны очень трогательные и порой грустные стихи о блокаде Ленинграда, которые невозможно читать без слез. Многие из них были написаны невольными свидетелями тех страшных событий.

Блокада Ленинграда

Весь Ленинград, как на ладони,
С Горы Вороньей виден был.
И немец бил
С Горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.
Прислуга
В землю «берту» врыла,
Между корней,
Между камней.
И, поворачивая рыло,
Отсюда «берта» била.
Била
Все девятьсот блокадных дней…
М. Дудин

Я говорю…

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
Не поколеблет грохот канонад,
И если завтра будут баррикады-
Мы не покинем наших баррикад…
И женщины с бойцами встанут рядом,
И дети нам патроны поднесут,
И надо всеми нами зацветут
Старинные знамена Петрограда.
Ольга Берггольц

Блокада

Чёрное дуло блокадной ночи…
Холодно,
холодно,
холодно очень…
Вставлена вместо стекла
картонка…
Вместо соседнего дома –
воронка…
Поздно.
А мамы всё нет отчего-то…
Еле живая ушла на работу…
Есть очень хочется…
Страшно…
Темно…
Умер братишка мой…
Утром…
Давно…
Вышла вода…
Не дойти до реки…
Очень устал…
Сил уже никаких…
Ниточка жизни натянута тонко…
А на столе –
на отца похоронка…
Н. Радченко

Моя медаль

…Осада длится, тяжкая осада,
Невиданная ни в одной войне.
Медаль за оборону Ленинграда
Сегодня Родина вручает мне.
Не ради славы, почестей, награды
Я здесь жила и всё могла снести:
Медаль «За оборону Ленинграда»
Со мной, как память моего пути.
Ревнивая, безжалостная память!
И если вдруг согнёт меня печаль, –
Я до тебя тогда коснусь руками,
Медаль моя, солдатская медаль.
Я вспомню всё и выпрямлюсь, как надо,
Чтоб стать ещё упрямей и сильней…
Взывай же чаще к памяти моей,
Медаль «За оборону Ленинграда».
…Война ещё идёт, ещё – осада.
И, как оружье новое в войне,
Сегодня Родина вручила мне
Медаль «За оборону Ленинграда».
Ольга Берггольц

Птицы смерти в зените стоят

Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?

Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:

Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,

Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба…

Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.

И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.
А. Ахматова

Блокадное

Она несла в худой руке
Кусочек сахара блокадный,
А ты был в близком далеке,
А рядом — отзвук канонадный.
Чуть меньше тысячи шагов
Идти до госпиталя было,
Но каждый шаг, как сто веков.
И с каждым — сила уходила.
Казалось, лёгкое пальто
Потяжелело «дестикратно».
И на весь мир не знал никто
Дойдёт ли женщина… обратно.
Александр Трубин

Я не был на фронте, но знаю

Я не был на фронте, но знаю
Как пули над ухом свистят,
Когда диверсанты стреляют
В следящих за ними ребят,
Как пули рвут детское тело
И кровь алым гейзером бьёт…
Забыть бы всё это хотелось,
Да ноющий шрам не даёт.

Я не был на фронте, но знаю
Сгоревшей взрывчатки угар.
Мы с Юркой бежали к трамваю,
Вдруг свист и слепящий удар…
Оглохший, в дымящейся куртке,
Разбивший лицо о панель,
Я всё же был жив, а от Юрки
Остался лишь только портфель.

Я не был на фронте, но знаю
Тяжелый грунт братских могил.
Он, павших друзей накрывая,
И наши сердца придавил.
Как стонет земля ледяная,
Когда аммонала заряд
могилы готовит, я знаю,
Мы знаем с тобой, Ленинград.
А. Молчанов

Ленинградцам

Отскочило упругой горошиной,
прокатилось по хрупкому льду
счастье, пеплом седым припорошено,
да часы отбивают беду.
Метронома глазницы провалены,
меж домов бродит каменный гость.
Лишь тепло из дырявеньких валенок
вытекает и стынет как кость.
Не помогут Казанский с Исаакием,
сиротливый, озябший причал.
То Нева, повидавшая всякое,
в душу мерно вливает печаль.
Двести грамм в зачерствелом кирпичике,
с отрубями ржаная мука.
Сеть морщинок на детское личико,
всё костлявая ближе рука.
Догорает щепой неутешною
еще помнивший деда сервант.
Голод теткою зело кромешною.
Соль да спички – скупой провиант. Михаил Калегов

Я вырос в Ленинградскую блокаду

Я вырос в Ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял,
Я видел, как горят огнём Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.

Граждане смелые,
А что ж тогда вы делали,
Когда наш город счёт не вёл смертям?
Ели хлеб с икоркою?
А я считал махоркою
Окурок с-под платформы чёрт-те с чем напополам.

От стужи даже птицы не летали,
А вору было нечего украсть,
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся — только б не упасть!

Было здесь до фига
Голодных и дистрофиков —
Все голодали, даже прокурор.
А вы в эвакуации
Читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».

Блокада затянулась, даже слишком…
Но наш народ врагов своих разбил!
И можно жить как у Христа за пазухой под мышкой,
Но только вот мешает бригадмил.

Я скажу вам ласково,
Граждане с повязками:
В душу ко мне лапами не лезь!
Про жизню вашу личную
И непатриотичную
Знают уже «органы» и ВЦСПС!
В. Высоцкий

Вдогонку уплывающей по Неве льдине

Был год сорок второй,
Меня шатало
От голода,
От горя,
От тоски.
Но шла весна —
Ей было горя мало
До этих бед.

Разбитый на куски,
Как рафинад сырой и ноздреватый,
Под голубой Литейного пролет,
Размеренно раскачивая латы,
Шел по Неве с Дороги жизни лед.

И где-то там
Невы посередине,
Я увидал с Литейного моста
На медленно качающейся льдине —
Отчетливо
Подобие креста.

А льдинка подплывала,
За быками
Перед мостом замедлила разбег.
Крестообразно,
В стороны руками,
Был в эту льдину впаян человек.

Нет, не солдат, убитый под Дубровкой
На окаянном «Невском пятачке»,
А мальчик,
По-мальчишески неловкий,
В ремесленном кургузном пиджачке.

Как он погиб на Ладоге,
Не знаю.
Был пулей сбит или замерз в метель.

…По всем морям,
Подтаявшая с краю,
Плывет его хрустальная постель.

Плывет под блеском всех ночных созвездий,
Как в колыбели,
На седой волне.

…Я видел мир,
Я полземли изъездил,
И время душу раскрывало мне.

Смеялись дети в Лондоне.
Плясали
В Антафагасте школьники.
А он
Все плыл и плыл в неведомые дали,
Как тихий стон
Сквозь материнский сон.

Землятресенья встряхивали суши.
Вулканы притормаживали пыл.
Ревели бомбы.
И немели души.
А он в хрустальной колыбели плыл.

Моей душе покоя больше нету.
Всегда,
Везде,
Во сне и наяву,
Пока я жив,
Я с ним плыву по свету,
Сквозь память человечеству плыву.
М. Дудин

18 января 1943 года

Что только перенёс он, что он выстрадал…
А ведь была задача нелегка.
На расстояньи пушечного выстрела
Всё это время был он от врага.
Гранитный город с мраморными гранями,
Сокровище, зажатое в тиски.
Его осколочные бомбы ранили,
Его шрапнелью рвали на куски.
Бывали сутки — ни минуты роздыха:
Едва дадут отбой, — и артобстрел.
Ведь немец близко. Дышит нашим воздухом.
Он в нашу сторону сейчас смотрел.
Но город не поколебался, выстоял.
Ни паники, ни страха — ничего.
На расстояньи пушечного выстрела
Все эти чувства были от него…
Сосредоточены, тверды, уверены,
Особенно мы счастливы, когда
Вступает в дело наша артиллерия,
Могучие военные суда.
Мы немцев бьём, уничтожаем, гоним их;
Огонь наш их совсем к земле пригнул.
Как музыку, как лучшую симфонию,
Мы слушаем величественный гул.
Тут сорок их дивизий перемолото.
А восемнадцатое января
История уже вписала золотом
В страницы своего календаря.
Вера Инбер

А рядом были плиты Ленинграда…

Война с блокадой чёрной жили рядом,
Земля была от взрывов горяча.
На Марсовом тогда копали гряды,
Осколки шли на них, как саранча!

На них садили стебельки картошки,
Капусту, лук на две иль три гряды —
От всех печалей наших понемножку,
От всей тоски, нахлынувшей беды!

Без умолку гремела канонада,
Влетали вспышки молнией в глаза,
А рядом были плиты Ленинграда,
На них темнели буквы,
Как гроза!
Александр Прокофьев

Чашка

Тишина стояла бы над городом,
Да в порту зенитки очень громки.
Из детсада в чашечке фарфоровой
Мальчик нёс сметану для сестрёнки.

Целых двести граммов! Это здорово
Мама и ему даст половину.
А в дороге он её не пробовал,
Даже варежку с руки не скинул.

Поскользнулся тут, в подъезде. Господи!
Чашка оземь, сразу раскололась.
И сметаны он наелся досыта,
Ползая по каменному полу.

А потом заплакал вдруг и выбежал.
Нет, домой нельзя ему вернуться!
… Мама и сестрёнка – обе выжили,
И осталось голубое блюдце…
Варвара Вольтман-Спасская

Дети блокады

Их теперь совсем немного –
Тех, кто пережил блокаду,
Кто у самого порога
Побывал к земному аду.
Были это дети просто,
Лишь мечтавшие о хлебе,
Дети маленького роста,
А душой почти на небе.
Каждый час грозил им смертью,
Каждый день был в сотню лет,
И за это лихолетье
Им положен Целый Свет.
Целый Свет всего, что можно,
И всего, чего нельзя.
Только будем осторожней –
Не расплещем память зря.
Память у людей конечна –
Так устроен человек,
Но ТАКОЕ надо вечно
Не забыть. Из века в век!
Лев Зазерский

Сотый день

Вместо супа — бурда из столярного клея, Вместо чая — заварка сосновой хвои.
Это б всё ничего, только руки немеют,
Только ноги становятся вдруг не твои.
Только сердце внезапно сожмётся, как ёжик,
И глухие удары пойдут невпопад…
Сердце! Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай! Ведь на наших сердцах — Ленинград.
Бейся, сердце! Стучи, несмотря на усталость,
Слышишь: город клянётся, что враг не пройдёт!
…Сотый день догорал. Как потом оказалось,
Впереди оставалось ещё восемьсот.
Ю. Воронов

В блокадных днях

В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?..
Нам в сорок третьем
Выдали медали.
И только в сорок пятом —
Паспорта.
И в этом нет беды…
Но взрослым людям,
Уже прожившим многое года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда. Юрий Воронов

Ладожский курган

Над Ладожским курганом стынет иней,
Над Ладожским курганом тишина.
Искрится снег голубовато-синий,

И что-то шепчет старая сосна.
Молчит курган, торжественно-спокоен,

Молчит курган, закованный в гранит.
Склоняются знамена, как от боли,
Колышет ветер цепи возле плит.
И обелиск величественно-строгий

Напоминает нынче всем живым
О той суровой Ладожской дороге,
Которую мы в памяти храним!
В. Чазова

Блокадница

Война, блокада, санный путь,
Бредет старуха за водицей.
Шаль прикрывает плат и грудь.
А взгляд ночами этот снится.

Дорога длинная к Неве-
Полжизни прямо и обратно.
Все предоставлено судьбе,
И добредет ли непонятно.

Слеза от холода бежит,
По изможденной черной коже.
Она голодна, не спешит,
Быстрей она уже не может.

Ведет тропинка через мост,
Чернеет трупик из сугроба.
Для многих здесь такой погост,
А вон и два! Замерзли оба.

А дома холод, пустота…
В буржуйке дотлевает пепел.
Сгорела мебель. Нищета.
Лишь лик вождя все так же светел.

А завтра хлебушка дадут,
Но добредет ли я не знаю,
Но знаю выстоят! Сомнут,-
Фашистов эту злую стаю!
Сергей Перевязко

Над синей Невой

Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград!
Твой город бессмертный над синей Невой —
Твой город, твой воин, твой сын боевой.

Громящий без отдыха злую орду…
«Я твой часовой и с поста не сойду».
Вот так говорит он, и доля его
Везде утверждает свое торжество!

Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград.
Сильна его воля, остер его взгляд,
Над ним боевые знамена шумят.

«Я в битве и славу твою берегу,
И я никогда не поддамся врагу!»
Вот так говорит он, гранитный, стальной
Ключ к сердцу России, любимый, родной.

Слушай, страна, говорит Ленинград!
Сквозь гром всех сражений и гул канонад,
Сквозь все пулеметные ливни косые,
Величия полон и славы России.

«Ты знаешь меня, — положись и надейся», —
бог так говорит он — наш город гвардейский.
А. Прокофьев

На Невском замерло движенье

На Невском замерло движение…
Не ночью, нет-средь бела дня .
На мостовой, как изваянье,
Фигура женщины видна.

Там, на дороге, как во сне,
Седая женщина стояла-
В её протянутых руках
Горбушка чёрная лежала.

Нет, не горбушка, а кусок,
Обезображенный бездушьем,
Размятый множеством машин
И всё забывшим равнодушьем…

А женщина держала хлеб
И с дрожью в голосе шептала:
— Кусочек этот бы тогда-
И сына б я не потеряла.

— Кусочек этот бы тогда…
Кусочек этот бы тогда…
Кто осквернил? Кто позабыл?
Блокады страшные года…

Кто, бросив на дорогу хлеб,
Забыл, как умирал сосед?
Детей голодные глаза
С застывшим ужасом, в слезах…

А Пискарёвку кто забыл?
Там персональных нет могил…
Там вечный молчаливый стон
Терзает память тех времён.

Им не достался тот кусок.
Лежащий здесь…у ваших ног.
Кусок, не подаривший жизнь…
Кто бросил Хлеб-тот отнял жизнь.

Кто предал Хлеб?
Его вину суду погибших предаю.
Священный ленинградский Хлеб-
Сто двадцать пять священных граммов-

Лежит в музее под стеклом,
Свидетель мужества поправу…
На Невском замерло движенье…
Седая мать, печаль храня,
Кусок израненного Хлеба
В руках натруженных несла.
Роберт Рождественский

Отрывок из стихотворения «Блокада Ленинграда»

Не бомбите меня! НЕ БОМБИТЕ!
Говорят, что сегодня мой праздник?!
Повезло… Вот он я – жив, смотрите!
Я зовусь страшным словом – БЛОКАДНИК!

Вспоминают блокадные дети,
Зализавшие раны подранки.
Вот и я вспоминаю дни эти –
Берега лет военных Фонтанки!

..Как мне вспомнить всё это хотелось:
Всю блокадную, страшную повесть,
Где в одних просыпалась смелость,
А в других просыпалась совесть!
Валерий Таиров
Читать стихотворение полностью

Стихи про Таню Савичеву

История маленькой блокадницы Тани Савичевой — это одна из тысяч историй блокадного Ленинграда. Но историю Тани мир узнал из написанного ею дневника, который девочка вела каждый день во время фашистской осады родного города на Неве. С дневником Тани Савичевой нам осталось страшное свидетельство тех ужасных блокадных дней. Это свидетельство хранится в музее истории Ленинграда. Таня стала символом блокадного Ленинграда.

Вот строки из дневника Тани Савичевой, которые она написала в те трагические дни ленинградской блокады:
“28 декабря 1941 года. Женя умерла в 12.30 ночи.1941 года”.
“Бабушка умерла 25 января в 3 часа 1942 г.”.
“Лека умер 17 марта в 5 часов утра. 1942 г.”.
“Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа дня. 1942 год”.
“Дядя Леша, 10 мая в 4 часа дня. 1942 год”.
“Мама – 13 марта в 7 часов 30 минут утра. 1942”

Эта маленькая записная книжка одиннадцатилетней девочки Тани была предъявлена на Нюрнбергском процессе, в качестве документа, обвиняющего фашизм.

«Девочка из блокадного Ленинграда»
(Посвящается Тане Савичевой)

Как странно…мне больше не хочется есть…и ноги совсем не болят…
Нет…нужно подняться…хотя бы присесть…ведь я это мой Ленинград.
Пока я живая, живет город мой, зажатый в блокадном кольце.
И мама живая, и братик живой… замерзший на нашем крыльце…
Сквозь окна разбитые падает снег, паркет укрывая ковром.
Я верю, что к счастью придет человек, но все это будет потом…
Потом…через время и снежную мглу, пройдя по дороге смертей…
А может быть я насовсем не умру? Уйду просто к маме своей?
Нет, нужно подняться, нельзя мне лежать, ведь я это мой Ленинград!
Нельзя нам сдаваться…как хочется спать…укутавшись в снежный наряд…
Уже третий год мы в блокадном плену: бомбежки, разруха и смерть…
За что ты нам, боже, придумал войну? За что я должна умереть?!
Опять мне приснился загадочный сон: стою я одна над Невой,
И вижу, как чайка мне машет крылом и манит меня за собой.
Потом вдруг взметнулась она в небеса и скрылась в седых облаках…
И мамины были у чайки глаза…любовь в них, забота и страх.
Немного посплю и схожу за водой…чуть-чуть только сон досмотрю…
Нет силы бороться…прости город мой…и помни: тебя я люблю…
А. Гурков

Дневник Тани Савичевой

Годы блокады в архив не сдадут…
Сколько в них горя, трагизма!
А Танин дневник —
беспощадный суд —
Суд над войной и фашизмом.

Детской, теряющей силы, рукой
Строчки написаны скупо,
Как, нарушая непрочный покой,
Входит в квартиру без стука
Смерть — эта жуткая гостья семьи
В дни ленинградской блокады:

Молча уходят один за другим
Бабушка, Женя, два дяди,
Брата не стало, и…мама ушла.
УМЕРЛИ ВСЕ! ТОЛЬКО ТАНЯ,,,
— Милая, где же ты силы брала?!!
Выпало столько страданья!

Ангел-спаситель к тебе опоздал —
Не отстояли у смерти…
Как же мне хочется, чтоб никогда
НЕ БЫЛО ВОЙН НА ПЛАНЕТЕ!
Валентина Жукова

Таня Савичева

На берегу Невы,
В музейном зданье,
Хранится очень скромный дневничок.
Его писала
Савичева Таня.
Он каждого пришедшего влечет.

Пред ним стоят сельчане, горожане,
От старца —
До наивного мальца.
И письменная сущность содержанья
Ошеломляет
Души и сердца.

Это — всем живущим
в назиданье,
Чтобы каждый в суть явлений вник, —

Время
Возвышает
Образ Тани
И ее доподлинный дневник.
Над любыми в мире дневниками
Он восходит, как звезда, с руки.
И гласят о жизненном накале
Сорок две святых его строки.

В каждом слове — емкость телеграммы,
Глубь подтекста,
Ключ к людской судьбе,
Свет души, простой и многогранной,
И почти молчанье о себе…

Это смертный приговор убийцам
В тишине Нюрнбергского суда.
Это — боль, которая клубится.
Это — сердце, что летит сюда…

Время удлиняет расстоянья
Между всеми нами и тобой.
Встань пред миром,
Савичева Таня,
Со своей
Немыслимой судьбой!

Пусть из поколенья в поколенье
Эстафетно
Шествует она,
Пусть живет, не ведая старенья,
И гласит
Про наши времена!
Автор стихов С. Смирнов

Песня ТАНЯ

Скорбной славой окружен
Уголок под солнцем Волги,
Там не воин спит с ружьем,
А ребенок одинокий.

Таня, Таня — тьме преграда,
Как набат — на всех наречьях,
В чутком сердце Ленинграда
Ты останешься навечно.

Женю первую из всех,
А за нею, друг за другом,
Всю семью кровавый снег
Проглотил блокадной вьюгой.

А когда утихнул гром,
Землю молнией изранив,
Сиротливый кинув дом,
Медленно угасла Таня.

Но от дома далеко,
На земле испепеленной
Сердце Танино цветком
Проросло в траве зеленой.
Стихи и музыка композитора Джерри Агинского.
Перевод З. Пивень

Девять страничек. Страшные строчки

Девять страничек. Страшные строчки.
Нет запятых, только черные точки.
Пусто и тихо в промерзшей квартире.
Кажется, радости нет больше в мире.
Если бы хлебушка всем по кусочку,
Может, короче дневник был на строчку.
«Маму и бабушку голод унес.
Нет больше сил и нет больше слез.
Умерли дядя, сестренка и брат
Смертью голодной… » Пустел Ленинград.
Умерли все. Что поделать. Блокада.
Голод уносит людей Ленинграда.
Тихо в квартире. В живых только Таня.
В маленьком сердце столько страданья!
Умерли все! Никого больше нет.
Девочке Тане 11 лет.
Я расскажу вам, что было потом:
Эвакуация, хлеб и детдом.
Где после голода, всех испытаний
Выжили все, умерла только Таня.
Девочки нет, но остался дневник,
Детского сердца слезы и крик.
Дети мечтали о корочке хлеба…
дети боялись военного неба.
Этот дневник на процессе Нюрнбергском
Был документом страшным и веским
Плакали люди, строчки читая.
Плакали люди, фашизм проклиная.
Танин дневник — это боль Ленинграда,
Но прочитать его каждому надо.
Словно кричит за страницей страница:
«Вновь не должно это все повториться!
Илья Малышев

Читайте также на нашем сайте:

Стихи для детей ко Дню Победы

Стихи ко Дню Победы для детского сада и дошкольников

Стих «Журавли» Расула Гамзатова

Праздник День Победы (9 мая)

Стихи о блокаде Ленинграда учебно-методический материал (подготовительная группа)

Ночь

…И летели листовки с неба
На пороги замерзших квартир:
» Будет хлеб. Вы хотите хлеба?…»
«Будет мир. Вам не снится мир?»
Дети, плача, хлеба просили.
Нет страшнее пытки такой.
Ленинградцы ворот не открыли
И не вышли к стене городской.
Без воды, без тепла, без света.
День похож на черную ночь.
Может, в мире и силы нету,
Чтобы все это превозмочь?
Умирали — и говорили:
— Наши дети увидят свет!
Но ворота они не открыли.
На колени не встали, нет!
Мудрено ли, что в ратной работе
Город наш по-солдатски хорош?..
Петр построил его на болоте,
Но прочнее земли не найдешь.

Елена Рывина, 1942 г.

Ленинградский салют

В холода, когда бушуют снегопады,

В Петербурге этот день особо чтут, –

Город празднует День снятия блокады,

И гремит в морозном воздухе салют.

Это залпы в честь свободы Ленинграда!

В честь бессмертия не выживших детей…

Беспощадная фашистская осада

Продолжалась девятьсот голодных дней.

Замерзая, люди близких хоронили,

Пили воду из растопленного льда,

Из любимых книжек печь зимой топили,

И была дороже золота еда.

Ели маленький кусок ржаного хлеба

По чуть-чуть… Никто ни крошки не ронял.

И бомбёжка вместо звёзд ночного неба…

И руины там, где дом вчера стоял…

Но блокаду чёрных месяцев прорвали!

И когда врага отбросили назад,

Был салют! Его снаряды возвещали:

– Выжил! Выстоял! Не сдался Ленинград!

От усталости шатаясь, ленинградцы

Шли на улицы, и слышалось: «Ура!»

И сквозь слёзы начинали обниматься, –

Всё! Закончилась блокадная пора!

Есть салют у нас весной – на День Победы,

Он цветами красит небо всей стране,

Но особо почитают наши деды+

Тот салют в голодно-белом январе…

Т. Варламова

Блокадные стихи

Ленинградцы ворот не открыли
И не вышли к стене городской.
Елена Рывина, 1942

Блокада Ленинграда

к 75-летию снятия блокады Ленинграда

Фото: Батарея 85-мм зенитных орудий 52-К в саду Трудящихся им. М. Горького (в настоящее время Александровский сад) в блокадном Ленинграде. На заднем плане Исаакиевский собор.

Блокада Ленинграда (фильм)

Ахматова

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
А.Ахматова, 1942

Фото Анны Ахматовой сделала Ида Наппельбаум, когда Анна Андреевна пришла к ней в гости в квартиру на ул.Рубинштейна
28 сентября 1945 года.

Во время блокады Ленинграда на территории Летнего сада разместили зенитные расчёты. В Кофейном домике устроили казарму, а в Чайном — склад боеприпасов и оружия. Скульптуры укрыли в земле — мраморные статуи, завернутые в промасленную бумагу и упакованные в ящики, были укрыты в вырытых траншеях. На территорию Летнего сада неоднократно падали бомбы и снаряды. Весной 1942 года цветники и газоны были отданы школьникам и учителям окрестных школ для разведения огородов. В связи с этим одна из аллей стала называться Школьной.

Nох. Статуя Ночь в Летнем саду*

Ноченька!
В звездном покрывале,
В траурных маках, с бессонной совой…
Доченька!
Как мы тебя укрывали
Свежей садовой землей.
Пусты теперь Дионисовы чаши,
Заплаканы взоры любви…
Это проходят над городом нашим
Страшные сестры твои.

30 мая 1942,
Ташкент

*Анна Ахматова посвятила стихотворение «Nox» своей любимой скульптуре Летнего сада — фигуре «Ночь» работы Джованни Бонацца.

Наталья Крандиевская — «рождённая на стыке двух веков»

Наталье Крандиевской-Толстой (1888 — 1963) к началу блокады – 53 года.

Евгений Голубовский:
«Поэтом Крандиевскую сделала боль, человеческая боль. <…> Она так долго была счастлива в своей семье, в замужестве, в воспитании детей, что уход Алексея Толстого стал для нее трагедией. И боль родила, воскресила в ней поэта. Потом к этому прибавилась горечь блокады Ленинграда, затем — осознание того, что произошло за тридцать-сорок лет не только с ней, со страной… Личная трагедия позволила увидеть трагизм мира. К девочке, писавшей когда-то изящные, красивые стихи, пришла поэтическая воля».

На фото: Н.Крандиевская с сыновьями Никитой и Дмитрием.

«В годы Великой Отечественной войны, несмотря на многочисленные предложения уехать Наталья Васильевна осталась в осажденном Ленинграде. Она выжила, получая как все пайковые 125 граммов хлеба, хороня близких ей людей, и писала, писала стихи обо всем, что происходило в годы блокады, о людях, способных выжить, когда по всем физическим законам человек должен умереть, о том, что дает ему силы выжить».
/из интернета/

***
О хлебе думать надоело.
К тому же нет его.
Всё меньше сил, всё легче тело.
Но это ничего.

Забуду всё с хорошей книгой,
Пусть за окном пальба.
Беснуйся, дом снарядом двигай, —
Не встану, так слаба,

Пьяна от книжного наркоза,
От выдуманных чувств…
Есть всё же милосердья слёзы,
И мир ещё не пуст.

Н.Крандиевская-Толстая

На стене объявление: «Срочно!
На продукты меняю фасонный гроб
Размер ходовой. Об условиях точно —
Гулярная, девять». Наморщил лоб
Гражданин в ушанке оленьей,
Протер на морозе пенсне,
Вынул блокнот, списал объявленье.
Отметил: «справиться о цене».
А баба, сама страшнее смерти,
На ходу разворчалась: «Ишь, горе великое!
Фасо-о-нный ещё им, сытые черти.
На фанере ужо сволокут, погоди-ка».

Н.Крандиевская-Толстая, 1942

Иду в темноте вдоль воронок.
Прожекторы щупают небо.
Прохожие. Плачет ребёнок
И просит у матери хлеба.

А мать надорвалась от ноши
И вязнет в сугробах и ямах.
«Не плачь, потерпи, мой хороший» —
И что-то бормочет о граммах.

Их лиц я во мраке не вижу,
Подслушала горе вслепую.
Но к сердцу придвинулась ближе
Осада, в которой живу.

***
В кухне крыса пляшет с голоду,
В темноте гремит кастрюлями.
Не спугнуть её ни холодом,
Ни холерою, ни пулями.

Что беснуешься ты, старая?
Здесь и корки не доищешься,
Здесь давно уж злою карою,
Сновиденьем стала пища вся.

Иль со мною подружилась ты
И в промерзшем этом здании
Ждёшь спасения, как милости,
Там, где теплится дыхание?

Поздно, друг мой, догадалась я!
И верна и невиновна ты.
Только двое нас осталося —
Сторожить пустые комнаты.

Н.Крандиевская-Толстая, 1941

Смерти злой бубенец
Зазвенел у двери.
Неужели конец?
Не хочу. Не верю.

Сложат, пятки вперёд,
К санкам привяжут.
«Всем придёт свой черёд», —
Прохожие скажут.

Не легко проволочь
По льду, по ухабам.
Рыть совсем уж не в мочь
От голода слабым.

Отдохни, мой сынок,
Сядь на холмик с лопатой.
Съешь мой смертный паёк,
За два дня вперёд взятый.

Н.Крандиевская-Толстая

На салазках, кокон пряменький
Спеленав, везет
Мать заплаканная, в валенках,
А метель метет.
Старушонка лезет в очередь,
Охает, крестясь:
«У моей, вот тоже, дочери
Схоронен вчерась.
Бог прибрал, и, слава Господу,
Легче им и нам.
Я сама-то скоро с ног спаду
С этих со ста грамм».
Труден путь, далек до кладбища,
Как с могилой быть?
Довезти сама смогла б еще, —
Сможет ли зарыть?
А не сможет — сложат в братскую,
Сложат, как дрова,
В трудовую, ленинградскую,
Закопав едва.
И спешат по снегу валенки, —
Стало уж темнеть.
Схоронить трудней, мой маленький,
Легче умереть.

Н.Крандиевская-Толстая, 1941-1943

Геннадий Гор

Геннадию Гору (1907 — 1981) к началу блокады 34 года.
Он «родился в городе Верхнеудинске (ныне Улан-Удэ), первый год жизни провел в тюрьме, куда были заключены за революционную деятельность его родители. В 1923 году переехал в Петроград, поступил на литературное отделение факультета языка и материальной культуры Ленинградского государственного университета. Был отчислен из университета за написанный им роман «Корова» (опубликован в 2000 году в журнале»Звезда» № 10). После отчисления полностью посвятил себя литературной деятельности. 1930-е годы провёл на Крайнем Севере. В 1933 году в Ленинграде вышла первая книга его рассказов «Живопись»./Википедия/

Геннадий Гор «боялся, что его заподозрят в любви к русскому авангарду и обэриутам, а потому прятал написанные в очень страшных обстоятельствах свои неожиданно (даже для самого себя) появившиеся стихи.
От боли, голода, холода и страха он начал писать на том языке, который был для него родным — обэриутском, языке абсурда и авангарда, который единственный мог передать ужас ленинградской блокады.

С началом войны Геннадий Гор, как и все, записался в ополчение, но необученные, они оказались бесполезными и их отправили обратно в город, где ад оказался пострашнее того, что был на передовой. Уже к апрелю 1942 года, когда писателя эвакуировали в Пермь, он был дистрофиком, хотя ему полагался повышенный паек».
/Тина Гай/

Кошачье жаркое. И гости сидят
За тем же столом.
На хлеб я гляжу, кости считаю
И жду, когда гости уйдут.
Но вот входит тесть (смерть, сон).
Гостей на салазках везут.
Меня на салазки кладут и везут…

***

На улицах не было неба.
Природа легла отдохнуть.
А папа качался без хлеба,
Не смея соседку толкнуть.
А папа качался без хлеба,
Стучался в ворота судья,
Да в капле сидела амеба
В амебе сидела судьба.

Геннадий Гор

Лежу с женой вдвоем в квартире,
Да стол, да стул, да лампа,
Да книги на полу.
И нет уж никого. Лицо жены. Открытый рот.
Глаза закрытые глядят.
Но где же то живое, робкое? Где милое?
Людмила где? Людмила!
Я кричу во сне и так. Но нет жены.
Рука, нога, да рот.
Еще беременный живот,
Да крик зловещий в животе,
Да сын иль дочь, что не родятся.
И не поднять мне рук и ног,
Не унести. Она лежит и я лежу.
Она не спит и я не сплю.
И друг на друга мы глядим
И ждем.
Я жду, когда пойдет трамвай,
Придет весна, придет трава,
Нас унесут и похоронят.
И буду лживый и живой
В могиле с мертвою женой
Вдвоем, втроем и на полу не будет книг.
Не будет лампы. Но буду думать я —
Где ты? И что такое тут лежит?
Чья рука? Чья нога? Моя? Твоя?
И буду лживый и живой
В могиле с милою женой.
Вдвоем я буду как сейчас.
В квартире тускло. Я сижу.
Гляжу на мертвую жену.
Нога в могиле. А рукою
Она не трогает меня. Рука в раю
И взгляд угас. И рот уже отъели крысы.
Но вот нешумною рекою
Потекли. И снится лето. Я с женою
Вдвоем, втроем течем
Бежим, струимся. Но входит дворник.
Нас несут в подвал. И я кричу:
— Живой! Живой!
Но мне не верят. А жены уж нет.
Давно растаял рот. Скелет
И я вдвоем, втроем течем, несемся.
И нет квартиры.
Лишь лампа гаснет, то горит,
Да дворник спит не умолкая.

Геннадий Гор, <Июль> 1942

Я девушку съел хохотунью Ревекку
И ворон глядел на обед мой ужасный.
И ворон глядел на меня как на скуку
Как медленно ел человек человека
И ворон глядел но напрасно,
Не бросил ему я Ревеккину руку.

Геннадий Гор, 1942

Люди, которые снятся,
Деревья, которым не спится,
Реки, которые злятся,
Руки, в которых влюбиться.
Мне бы с горы бы сгорая
Или в прорубь с сарая.
Мне бы как поезд об поезд,
Птицей об птицу разбиться.

Геннадий Гор, 1942

Зинаида Шишова — муза «Зелёной лампы»

На фото: С.И. Кессельман, Г.А. Шенгели, А. Соколовский, З.К. Шишова. Одесса, 1919

Валентин Катаев называл Зинаиду Шишову (Зику) музой «Зелёной лампы» (1917-1919) — литературного-художественного кружка, образованного в Одессе молодыми поэтами. Зинаида Шишова называла Катаева своим Вергилием.

Биография Зинаиды Шишовой — это готовый роман, полный драматических и даже трагических событий, которые героиня смогла пережить, преодолеть, не утратив литературного дара, благодаря неисчерпаемой силе духа и любви.

Зинаиде Шишовой (1898 – 1977), к началу блокады 43 года, к этому времени она пережила гибель первого, горячо любимого, мужа — поэта и сотрудника угрозыска г.Одессы Анатолия Фиолетова, смерть дочери Маши в 1922 году, арест и гибель в 1937 году второго мужа — красного комиссара Акима Брухнова.

Мы говорили: «невская вода»,
Мы говорили — «в двух шага от дома».
А эти два шага — четыре сотни.
Да плюс четырнадцать по подворотне.
Здесь не ступени — ледяные глыбы!
Ты просишь пить, а ноги отекли,
Их еле отрываешь от земли.
Дорогу эту поместить могли бы
В десятом круге в Дантовом аду…
…
Вода, которая совсем не рядом,
Вода, отравленная трупным ядом,
Ее необходимо кипятить,
А в доме даже щепки не найти…

З.Шишова

из поэмы «Блокада», написанной в доме «Свирьстроя» на Малом проспекте Петроградской стороны, где Шишова жила во время блокады с 17-летним сыном Маратом.

Четверг. Шестнадцатое февраля.
Дымок. Во рту — окалина снаряда.
Чугунная горячая земля
Из развороченной воронки рядом.

…Теперь нам проще кажется простого
Дорога в госпиталь на площади Толстого.
Но не такой была она тогда:
То — нет воды, а то — кругом вода
Холодным белым салом застывала
(Как видно, повредило магистраль).

До слез свистел, до слез сверкал февраль,
И в инее мохнатом провода
Клубились без конца и без начала
(Над Марсовым, как видно, оборвало).

С трудом тебя взвалили на носилки,
Хотя ты был почти что невесом…
(И это мне увидеть довелось —
Ты на носилках покидаешь дом.)

Прозябшая, промерзшая насквозь,
Дорожка под полозьями звенела…
Ты это? Или это только тело?

Нет, это — ты. Ты чувствуешь, ты слышишь —
Когда ударило по этажам
И прокатилось грохотом по крышам,
Ты руку вдруг мою нашарил и пожал.

А т а м темно, в палатах ледяных
Дыханье видимым дымком летает,
Не по чему другому отличают,
А по дыханью — мертвых от живых.

З.Шишова

Я заглянула в бедные глаза.
Потом тебя оправивши неловко,
Перетянула мерзлую веревку
И повернула саночки назад…

А вечером ты мыл уже посуду
И жалкий хлеб на порции кромсал.
Подумают, пожалуй, это — чудо,
Но мы с тобой не верим в чудеса.

Мы слишком много видели смертей,
Мы их внимательней, чем надо, наблюдали.
Да, в холоде, в грязи и темноте
Все может статься. Но скорей едва ли, —
Не так у нас в семействе умирали,

И слишком ясен твой спокойный взгляд,
Так умирающие не глядят!

З.Шишова

Ходит ветер над могилою,
Ты один лежишь в гробу,
Только стал роднее милый
Завиток волос на лбу.

З.Шишова

Я замечаю, как мы с каждым днем
Расходуем скупее силы наши,
Здороваясь, мы даже не кивнем,
Прощаясь, мы рукою не помашем…

Но, экономя бережно движенья,
Мы говорим с особым выраженьем:
«Благо-дарю», «не беспокой-ся», «милый»,
«Ну, добрый путь тебе», «ну, будь здоров!» —
Так возвращается утраченное было
Первоначальное значенье слов.
…

Да, Ленинград остыл и обезлюдел,
И высятся пустые этажи,
Но мы умеем жить, хотим и будем,
Мы отстояли это право — жить.

З.Шишова

27 января 1944

И в ночи январской, беззвездной,
Сам дивясь небывалой судьбе,
Возвращенный из смертной бездны,
Ленинград салютует себе.

Анна Ахматова

ПОБЕДИТЕЛЯМ

Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть…
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла «берт».
Вот о вас напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки, —
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, —

Внуки, братики, сыновья!

Анна Ахматова, 1944

Вернуться

8 сентября, обычный день недели

8 сентября 1941 г началась блокада Ленинграда.
18 января 1943 г в ходе операции «Искра» было прорвано блокадное кольцо вокруг Ленинграда.
27 января 1944 г — день полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады.
Здесь можно послушать стихотворение в исполнении разных чтецов:
https://lit.drofa-ventana.ru/pisatel-stanislavskaya/
8 сентября, обычный день недели,
Начало осени, красивое и яркое,
Сентябрьский ветерок, и голуби летели,
И лес к себе манил людей подарками,
И тишиной, и свежестью дыхания.
Привычно занималось утро раннее…
Так было до того или потом,
Но в год беды война стучалась в дом.
В том 41-ом памятном году
Железным обручем сковало красоту:
Безжалостный, губительный охват,
Жизнь ленинградцев превративший в ад, —
БЛОКАДА.
Нам, живущим, не понять,
Что чувствовал ребёнок, угасая,
Везя на санках умершую мать
И губы от бессилия кусая…
Звучат сирены, метронома звук
Тревожит память деточек блокадных.
Им выпало без счёта адских мук,
Труда для фронта без речей парадных.
Им выпало, но люди не сдались,
Не сдался город, взрослые и дети!
Их подвигу, живущий, поклонись
И расскажи – пусть помнят!- нашим детям.
08.09.2011 г. 70 лет со дня начала блокады Ленинграда.

Аль Даниил — Неколебимо как Россия

«…НЕКОЛЕБИМО, КАК РОССИЯ…»
ПОЭТИЧЕСКАЯ КОМПОЗИЦИЯ
О БЛОКАДЕ ЛЕНИНГРАДА
Автор сценария Даниил Аль
Режиссер Вадим Пучкин
Ведущий Владимир Ляхов
Музыкальное оформление Зои Кравчук
В композиции звучат стихи А. Пушкина, В. Маяковского,
О. Берггольц, Н, Тихонова, Ю. Воронова, В. Шефнера, М. Дудина, А. Межирова,
А. Чепурова, Б. Пастернака, А. Ахматовой, В. Инбер, О. Цвкунова, Г. Пагирева,
С. Ботвинника. С. Давыдова, В. Суслова, П. Булушева,
Р. Халида, М. Сазонова
Музыка Д. Шостаковича, И. Дунаевского, А. Александрова, Д. Покрасса,
Дм. Покрасса, Н. Червинского, В. Гевиксмана, Л. Шенберга, П. Краубнера
Читают Юрий Левитан, Алла Максимова,
Елизавета Акуличева, Лидия Мельникова, Иван Краско, Николай Мартон,
Борис Тетерин
Звукорежиссер Г. Любимов. Редактор В. Заветный Художники М. Байранов.
П. Киселев
Литературная композиция «…Неколебимо, как Россия…» -это поэтическая хроника. Пушкинские слова обращены к бессмертному подвигу Ленинграда в Великой Отечественной войне. Звучащие в композиции стихи ленинградских поэтов — не только стихи. Они — подлинные исторические документы ленинградской эпопеи. Многие из них, рожденные в блокадном Ленинграде или на Ленинградском фронте, звучали в те годы по радио, читались в окопах, на кораблях Балтики, в госпиталях. Стихи приходили в промерзшие квартиры обессилевших от голода ленинградцев, вселяли в них надежду, придавали силу, звали к борьбе.
«Я думаю, что никогда больше не будут люди слушать стихи так, как слушали стихи ленинградских поэтов в ту зиму го¬лодные, опухшие, еле живые ленинградцы, — писала тогда Ольга Берггольц. — Мы знаем это потому, что они находили в себе силы даже писать об этом в радиокомитет, даже приходить сюда за тем или иным запомнившимся им стихотворением; это были самые разные люди — студенты, домохозяйки, военные. Бессмертным свидетельством величия духа ленинградцев останется эта деталь первой блокадной зимы — способность в таком кошмаре, среди таких физических и нравственных терзаний отзываться на поэзию, на искусство».
Да, представить себе оборону Ленинграда без героической, боевой работы поэтов — Ольги Берггольц, Николая Тихонова, Александра Прокофьева и многих их товарищей по перу просто невозможно. Звучат в композиции и стихи, написанные бывшими «блокадными детьми» и подростками. В их юную память с особой силой врезались события того грозного и героического времени.
Поэтический рассказ о блокаде — рассказ особый. С его помощью раскрываются души тогдашних ленинградцев, раскрываются во всем их мужественном величии. И обращен он не толь¬ко к прошлому. Взволнованный рассказ о подвиге Ленинграда, о страданиях ленинградцев, о гибели сотен тысяч ни в чем не повинных мирных людей — женщин, детей, стариков — звучит сегодня страстным призывом к людям планеты — беречь мир, не допустить новой войны, еще более страшной и гибельной, чем война минувшая.
А. Чепуров